Аукцион - Страница 16

Фол отметил, что Карл Уве Райхенбау ничего не сказал про свое родимое пятно на щеке, поросшее черными волосками; человека с такой отметиной узнаешь из тысячи; что значит ходок, семьдесят лет, а все еще считает себя мужиком; молодец, ай да Карл Уве, с ним можно говорить, люблю персонажей со стержнем, это не квашеная капуста, вроде Зигфрида Рива, с т у ч а л гестапо, с т у ч и т и поныне, всего из-за этого боится, в каждом иностранце видит шпиона, Геббельс все-таки успел вылепить вполне надежную модель, с таким одно мучение, а времени подводить к нему немецкую агентуру нет, До торгов в Лондоне осталось всего две недели.

— Нет, господин Вакс, я не стану говорить с вами на английском, я привык делать только то, что умею делать отменно. На французском — извольте, к вашим услугам...

— Господин Райхенбау, ваш английский не хуже моего американского, — заметил Фол. — Мы говорим символами, спешим, будь трижды неладны. Такая уж нация: понаехали за океан одни бандиты и революционеры, вот теперь мир за них и расплачивается.

Райхенбау улыбнулся:

— К людям, которые смеют ругать свою нацию, я отношусь с интересом и завистью... Чем могу быть полезен?

Он еще раз посмотрел визитную карточку американца: «Честер Вакс, вице-президент „Ассоциации содействия развитию культурных программ“, 23-я улица, Нью-Йорк, США», спрятал в карман, достал трубку, сунул ее в угол узкого, словно бы с натугой прорубленного рта, но раскуривать не стал.

— А пригласит я вас вот по какому поводу, господин Райхенбау... Мою Ассоциацию интересует работа приятеля вашей покойной сестры, фрау Анны.

— Я так и понял, господин Вакс. Ваша фамилия претерпела сокращения? Вы были Ваксманом или Ваксбергом?

— Дедушка был каким-то «маном», это точно, а в чем дело?

— Нет-нет, я чужд расовых предрассудков, немцы за это достаточно поплатились после второй мировой войны, просто, если вы имели в роду евреев, мне будет проще говорить с вами, дело-то явно торговое.

— Слава богу, нет. Порою мне кажется, что дедушка был самым настоящим немцем.

Райхенбау не смог сдержать улыбки, покачал головою, спросил:

— Что вас интересует в работе Золле?

— Все.

— Что вы знаете о ней?

— Только то, что он собрат уникальную картотеку культурных ценностей, похищенных в музеях Европы.

— Кем?

Фол подавил в себе остро вспыхнувшее желание ответить: «Нацистами, твоими соратниками по партии, сволочь недобитая»; сказал мягче:

— Прежним правительством Германии, режимом Гитлера...

— Я не очень верю во все эти слухи, господин Вакс. Ну да не в этом суть. Есть какие-то предложения к Золле?

— Господин Райхенбау, вам прекрасно известно, что Золле не станет иметь со мною дело, он все свои исследования передает русским...

— Это его право.

— Верно. Только как быть с теми деньгами, которые он обещает отдать вам вот уже три года? Я имею в виду пять тысяч марок, взятые им в долг...

— Откуда вам это известно?

— Это мое дело, господин Райхенбау. Я пришел к вам с коммерческим предложением, вполне реальным: вы передаете нам копии его архива, мы платим вам пять тысяч марок.

— Господин Вакс, ваш дедушка не был немцем, — вздохнул Райхенбау. — Не надо считать меня ганзейским тупицей с замедленным мышлением. Архив Золле стоит пару сотен тысяч марок, по меньшей мере.

— Ошибаетесь. Большая часть его документов — это материалы, ксерокопированные в нашем архиве, в форте Александрия. Нам известны все те единицы хранения, которые он истребовал к копировке. Мы знаем также, что он копировал в архивах Фрайбурга и Базеля. Это нас не волнует. Речь идет о русских материалах, о документах из Восточного Берлина и, главное, о классификации архивов. Говоря грубо, он истратил что-то около тридцати тысяч марок на все свое предприятие.

— Он никогда и ни при каких условиях не продаст свои документы, господин Вакс.

— Значит, вы смирились с потерей денег?

— Говоря откровенно — да. Мне это очень обидно, я весьма стеснен в средствах, вы, видимо, знаете об этом, если знаете все о Золле, но я не умею быть взломщиком сейфов, это не по моей части.

— Хорошо, давайте сформулируем задачу иначе: как вы думаете, после вашей просьбы Золле пойдет на разговор со мною? На откровенный, конструктивный разговор?

— О продаже его архива?

— Да.

— За тридцать тысяч? — усмехнулся Райхенбау.

— Ну, скажем, за пятьдесят.

— Нет. Не пойдет. И за двести тысяч он вам ничего не продаст.

— Почему?

— Потому что он фанатик. Вы знаете, что такое немецкий фанатизм?

— Откуда мне, американцу, знать это? Я занимаюсь конкретным делом, мой бизнес интересует архив Золле, мы — прагматики, эмоции не по нашей части...

— Тогда все-таки поинтересуйтесь у сведущих людей про немецкий фанатизм, очень интересная штука...

— Я попросил о встрече, оттого что считал именно вас сведущим человеком, господин Райхенбау.

— Полно... Вы думали, что я готов на все из-за тех пяти тысяч. Рискованно идти на все, господин Вакс, этот урок я вынес из прошлого. Золле чувствует свою вину перед русскими, поляками, перед французами, хотя он не воевал — в отличие от меня.

— Вы тоже не воевали, господин Райхенбау. Вы допрашивали французов, перед тем как их гильотинировали...

— Вы моложе меня, поэтому я лишен привилегии ударить вас.

— Бьют, когда есть факт оскорбления. Я ж оперирую архивами, господин Райхенбау.

Фол достал из кармана конверт, положил его на стол, подвинул мизинцем Райхенбау, попросил у бармена счет и, поднявшись, сказал:

— Здесь документы про то, как вы в о е в а л и в Париже. Хотите скандал — получите; полистайте на досуге, я позвоню завтра утром. И не вздумайте отвергать факты: если вы были Райхенбоу, а стали Райхенбау, то истину легко восстановят свидетели, их адреса в моей записной книжке, вполне уважаемые господа из Парижа и Бордо.