Аукцион - Страница 53

...Телефон в номере прозвонит резко, требовательно; Розэн снова ощутил тошнотную пустоту в желудке, накинул халат, прошлепал маленькими, как у десятилетнего мальчика, мокрыми ступнями по синему персидскому ковру, снял трубку; кто-то прерывисто дышал, на его испуганный вопрос «кто, кто там?!» не ответили; он ощутил озноб в теле, очень тихо вытерся, словно бы в номере был кто-то еще, невидимый, и, достав из портфеля карты, быстро разбросап на судьбу, — «наполеоновская косыночка», очень верил...

Потом позвонила Жаклин; только что п р и х о д и л и; плакала; умоляла вернуться; путано говорила о предчувствиях; «поверь, родной, если ты будешь упрямиться, нас ждет горе...»

5

Лондон ошеломил Степанова. Он бывал во всех столицах Европы, подолгу жил в Париже, Берлине, Мадриде; однажды, лет восемь назад, провел пять часов в столице Англии; он тогда плыл на теплоходе в Гавр, устроили экскурсию: «посмотрите налево, посмотрите направо», завели в диккенсовскую лавку древностей; в одном из парков на хирургически стриженном газоне стоял обнаженный парень с гривой спутанных волос, держал на плече орла и делал странные гимнастические упражнения; птица в такт махала громадными крыльями; Степанов ощутил запах гнезда, терпкий, резкий, он ловил для базы зооцентра таких орлов в Таджикистане, в середине пятидесятых, с той поры этот запах живет в нем; наверное, ц е п ч е всего в человеке остаются именно запахи; слово забывается, даже облик любимого человека с годами делается размытым, иногда лишь высверкивает, — в минуту горя или радости, будто сломанное дерево ночью, во время д о л г о й, раздирающей небо молнии.

Пожалуй, более всего тогда поразили его старые, стертые лестницы в порту; именно в них он ощутил в е л и ч и е города, а вовсе не в количестве судов, стоящих на рейде, и не в убранстве порта.

Он чувствовал Голландию, когда ехал по районам, где когда-то жил Джек Лондон; в молодости мечтал пожить здесь, написать репортажи; он пытался писать и в Испании о Михаиле Кольцове, — не успел; как же много проходит мимо, не успеваем. После того как улетел из Аргентины и гонял в маленьком двухместном самолетике над пустыней Наска в Перу, где кем-то и когда-то были выложены таинственные знаки для древних астронавтов, разговорился с молодым пилотом; тот учился в Буэнос-Айресе. «У нас механиком был старик, он готовил к полету машины французского писателя со сложным именем». — «Сент-Экзюпери? — спросил тогда Степанов. — Вы его имеете в виду?» — «Кажется, да, — ответил парень, — что-то похожее, старик очень интересно рассказывал, как летали через океан на маленьких двухмоторных самолетиках, и француз этот не боялся поднимать машину ни в грозу, ни в ураган». Степанову тогда стало мучительно стыдно; прожил два месяца в стране, а про Сент-Экзюпери забыл; «суета, суета, суета, неоплаченные счета». Он подумал тогда, откуда эти слова, стал вспоминать, и вспомнил Москву шестьдесят четвертого, премьеру «Трех апельсинов» в Театре юного зрителя, банкет, который устроил потом в «Арагви» Михаил Аркадьевич Светлов; тогда еще был жив Мариенгоф, он привел Степанова в театр и заставил написать пьесу, и Варпаховский еще был жив, и Гриценко, и Алейников, только не надо сейчас о них, сказал себе Степанов, очень тогда пусто станет жить, надо жить живыми; Бэмби надо жить, Лысом; но ведь это же написал Светлов, а его нет; Степанов тогда прочитал ему свои стихи, каждый прозаик балуется стихами, а Светлов — с его острым лунным профилем — взял салфетку и написал на ней, «сколько раз я в гробу пролежал, столько раз я друзьям задолжал, суета, суета, суета, неоплаченные счета». Протянув салфетку Степанову, он сказал тогда: «Мальчик мой, не занимайтесь чужим делом, лучше поедем ко мне, откроем холодильник, там у меня в кастрюле, в жирном замерзшем бульоне, лежит курица, и мы ее съедим и, если хотите, поговорим о поэзии, хотя говорить о ней кощунственно». Михаил Аркадьевич, Михаил Аркадьевич, надо ж было перед смертью, зная, чем болен, улыбчиво шутить: «К моему б раку да хорошего чешского пива»...

Нет, ничего Степанов тогда не понял в Лондоне; бывшее величие — маленькая деталь; надо поездить по этому громадному и такому разному городу, подивиться его паркам и озерам, понять всю з н а ч и м о с т ь различия между районами Челси и Кенсингтон, Вестминстер и Дептфорд, Бэлхам и Блэкхис; надо проехать по Тауэр-бридж через Темзу и ощутить тайну Сити, его кажущуюся запутанность, а на самом деле — жесткую, островную логику...

— Слушайте, — спросил Степанов приехавшего в аэропорт Суржикова из торгпредства, — а все-таки отчего здесь правостороннее движение? Или лево-? Я путаюсь в этом лево-право, но почему наоборот? Не как повсюду в Европе?

— От рыцарства, — ответил Суржиков. — Со времен средневековья рыцарь всегда был справа, так уж повелось, боевые ряды, традиция.

Степанов вспомнил Сингапур, странную и грустную Джой, которая была с ним все время, пока он работал там в начале семидесятых, он тогда легко привык к английскому движению; Сингапур еще жил по законам бывшей империи, для государственных перемен необходимы десятилетия, азбука политики, ничего не попишешь... А где сейчас Джой? Она тогда была моей одногодкой, будет очень страшно, если я ее встречу; когда женщине пятьдесят три, а ты был с нею пятнадцать лет назад, это как поминки по безвозвратно ушедшей поре, упаси бог, нельзя, жутко.

— Как с программой, Дмитрий Юрьевич? Вы знаете, что завтра в десять утра у вас встреча с сэром Годфри, он будет вести шоу в театре на Пикадилли.

— Нет, Коля... Как говорил Бабель, «об завтра не может быть и речи». Завтра весь день я буду в Сотби, на Нью-Бонд-Стрит. Встретиться с сэром Годфри можно будет вечером или же с утра — послезавтра.