Аукцион - Страница 59

— Возьмите первый же самолет и прилетайте сюда, Паша. Надо кое о чем поговорить. Жду.

— Лечу, — ответил тот и положил трубку; виза у него была постоянная, летать в Нью-Йорк приходилось раза два в полугодие.

— Едем в банк, — сказал Розэн. — Потом вернемся сюда, и я напишу письмо. Своей Кэрол Эн позвонишь из банка, так все же будет лучше.

...Как только с л у ж б а зафиксировала телефонный звонок в Панаму и сумму, снятую Розэном с его личного счета, началась р а б о т а, результатом которой был дорожный инцидент; по дороге в аэропорт Панамы грузовик, за рулем которого сидел наркоман, на всем ходу врезался в тот автомобиль, на котором Павел Иванович спешил на рейс, следовавший в Нью-Йорк.

7

— Вот так-то, — заключил Грешев. — Ясно?

— Кому это выгодно? — спросит Ростопчин. — Зачем все это?

— Существует множество вариантов ответа, — усмехнулся Грешев. — Но ни один из них не будет правильным, потому что я не могу вам открыть всего, что знаю...

Ростопчин достал из кармана чековую книжку, выписал сто фунтов, положил на стол:

— Это плата за те разговоры, которые мы сейчас проведем из вашего дома. Можно?

Грешев посмотрел на чек, пожал плечами:

— Пожалуйста. Но вы выписали слишком большую сумму.

— Мы будем долго говорить.

— Пожалуйста, — повторил Грешев. — Оставьте ваш адрес, князь, я верну оставшиеся деньги.

Ростопчин протянул ему визитную карточку, старик с благодарностью спрятал ее в стол; а у нас такое невозможно, подумал Степанов, сразу же сказали бы: «Ну что вы, что вы, какая мелочь», — а потом бы злились, как пить дать; нет, все-таки проклятый Запад знает цену сухой корректности, не грех поучиться; пусть станут обвинять в скупердяйстве или сухости — ну, жмот, скажут, ничего, можно пережить, — зато изначальная точность в отношениях — лучший залог их долговечности.

Ростопчин между тем достал свою длинную записную книжку (из-за такой я когда-то возненавидел редактора Андреева, вспомнил Степанов); помимо телефонов и адресов вклеена страничка для памяти на каждый день: что делать, куда позвонить, кому написать; прекрасно дисциплинирует; быстро пролистал страницы, набрал парижский номер:

— Франсуа? Жак? Да неужели?! Твой голос невероятно похож на отцовский! Как дела? Да ну?! Поздравляю. Нет, из Лондона. Да, трехдневный ваканс, хочу повеселиться. А где папа? Ах так... Там есть телефон? Да, срочно. Минута, пишу.

— Диктуйте, — проскрипел Грешев: перо (именно так, работал гусиными перьями) в руке, стопка маленьких листочков бумаги рядом, все просчитано, опаздывающий — в чем бы то ни было — обречен на гибель самим ритмом здешней жизни.

— Шестьсот тридцать семь восемьдесят два, тридцать... Кто? Мадам Фрелль? Она жива?! Да неужели?! Командор Почетного легиона?! Но она моя помощница, почему же я до сих пор только офицер легиона? Какая несправедливость! Пожалуюсь Миттерану! Хоть ему не до меня, обнимаю, мой друг, до свиданья!

Ростопчин положил трубку, пожевал губами:

— Господин Грешев, поймите меня верно... Где вы были в период с тридцать третьего по сорок пятый год?

Грешев усмехнулся:

— Вопрос правомочен. Я уехал из Германии в тридцать третьем. Во Франции жил до сорокового. Потом в Лондоне. По мере своих сил помогал в борьбе против Хитлера. Вы сейчас намерены говорить о том, кто именно похитил Врубеля? Опасаетесь, не был ли я связан с наци? Нет, не был, я их ненавижу...

Ростопчин обернулся к Степанову:

— Ты не говоришь по-французски?

— Нет.

— Я не помню, знает ли Франсуа английский... Ладно, в конце концов, будешь говорить мне, я переведу.

Он набрал номер, попросил к аппарату мадам Фрелль, долго поздравлял ее, называл «маленькой попкой», обещал прилететь в Париж на уик-энд в конце следующего месяца, потом попросил Франсуа; сразу же перешел к делу:

— Слушай, ты говоришь по-английски? Слава богу, я передам трубку моему другу, он изложит суть дела, а ты дашь ему бесплатный совет. Если же ты стал скрягой и не работаешь без гонорара, я прилечу в Париж, отвезу в «Крэйзи хорс», куплю тебе самую дорогую девку за семьсот франков, которая умеет все, и мы будем квиты. — Он протянул трубку Степанову. — На, Митя, этот Франсуа — гений юрисдикции, только не говори сумбурно, старайся быть последовательным.

— Добрый вечер, — сказал Степанов, — я хочу вам объяснить суть дела. В русском музее была похищена картина известного художника Вруб...

— Простите, но вы не представились, — перебил его Франсуа.

— Меня зовут Степанов, я русский литератор.

— Давно живете на Западе?

— Я живу в Москве.

— Можно попросить князя?

Степанов протянул трубку Ростопчину, шепнув: «По-моему, он боится говорить со мной».

Ростопчин поморщатся, досадливо махнул рукой: не пори чепухи.

— Франсуа, это мой друг... Что? Нет... Да, уверен. Значит, у меня есть основания... Нет, я не пойму тебя... Что? — Он долго слушал то, что ему говорил Франсуа, потом перебил его; голос стал сухим каким-то простуженным. — До свидания, Франсуа, я раздумал приезжать к тебе...

Положив трубку, он сказал, ни на кого не глядя:

— Он выставил свою кандидатуру... Ему неудобно...

Грешев заметил:

— Будь проклят тот час, когда умер де Голль...

Ростопчин посидел в задумчивости у телефона, потом снова начат листать свою книжку; позвонил в Люксембург:

— Мадлен? Здравствуй, это я. Спасибо. А ты? Чудесно. Где Александр? Слава богу! Передай ему трубку, у меня срочное дело... Здравствуй, «Кинжал», это «Эйнштейн». Ничего. А ты? Да неужели? Молодец. Слушай, я передам трубку русс... советскому писателю Степанову. Он только что из Москвы, на пару дней... Он мой друг... Ему... нам нужна консультация. Ты можешь его выслушать? Спасибо, я был уверен. Ты говоришь по-английски? Ничего страшного, он тоже не миссис Тэтчер...