Аукцион - Страница 88

— Не слишком ли суровое обобщение? — спросил Савватсев. — Наши молодые товарищи могут решить, что склоки — непременный атрибут мира искусства.

Степанов хотел было возразить; отдает какой-то стародавней демагогией, но Распопов начал весело рассказывать о том, как он встречался в Москве с Женей Примаковым, Игорем Беляевым и Мишей Перельмутером (его называли «шухер-мутер», очень часто употреблял это столь тогда распространенное слово — «шухер»; в ходу было и «атас», и «атанда», но он обычно кричал «шухер», когда нападающие ближневосточного факультета штурмовали ворота «дальневосточников»; Мишаню держали полузащитником: он чувствовал р о ж д е н и е атаки, упреждал загодя.)

Потом стали пировать, но и здесь, за столом, нет-нет да и начинали спорить; можно подумать, что попал на собрание секции критиков; все всё читают, все знают про всех в мире кино; что я им скажу нового, интереснее их слушать.

А потом Распопов стал вспоминать тех, кого уже нет: Навасардова, Котова из МИДа, Кочаряна, боже ты мой, да не год ли назад был выпускной вечер, не вчера ли еще только начинали работать, как же неудержимо летит время, столь невозвратно былое!

(Как раз в это время Фол, приняв третью таблетку аспирина, — голова раскалывалась, знобило, — встретился с литературным агентом Робертом Маклеем у него в бюро, в маленьком доме, который тянулся вверх, словно труба камина; комнатки были крохотные, с и д е л и одна на другой; семнадцатый век, тяжелые деревянные балки, стрельчатые, маленькие окна, множество старинных книг на стеллажах; двадцатый век был п р е д с т а в л е н телетайпом, который работал беспрерывно, и эта его сухая работа казалась здесь противоестественной и жутковатой.

Фол разложил перед Маклеем фотографии: Степанов с Че Геварой на Кубе; с Альенде; с принцем Суфанувонгом в партизанских пещерах Лаоса; с палестинцами в Ливане; с Хо Ши Мином; с Омаром Торрихосом в Панаме; на съезде неонацистской партии в немецком Кертче — все это было фотокопировано из его путевых очерков, но — на особый манер: надо создать впечатление, будто эти кадры сделаны скрытой камерой. Сработали загодя в фотоателье Брауна в Нью-Йорке; ничего предосудительного; своеобычная форма подачи, никакого искажения первоисточника. А последнее фото, цветное, сделали сегодня на аукционе Сотби: в первых, самых престижных, рядах князь Ростопчин, каменно улыбающаяся Софи-Клер, дочь личного секретаря покойного короля, и Степанов.

— Текст очень краток, — продолжал Фол. — Подписи под каждым фото вот здесь, — он ткнул негнущимся пальцем в листок бумаги. — Загадочный писатель Степанов вместе с Че. У партизан Вьетнама накануне штурма Сайгона — в их форме, заметьте себе. С палестинцами, во время боев в Ливане. Ну и все в этом же роде. Материал надежен вполне. А последнее фото — в Сотби — должно быть особенно крупным. Подпись вопрошающая: «КГБ внедряет Степанова в высшее общество Англии?» И все. Только вопрос. Как?

— Беру. Сколько хотите за материал? Дэйвид (репортер «Кроникл», с ним поддерживали постоянный контакт люди из местной резидентуры, он-то и рекомендовал Фола, его рекомендации ценились, получал процент со сделки) сказал, что вы не станете драть слишком много.

— Назовите свою цену, — устало ответил Фол.

— Это ваша работа. Вы ее оцените лучше.

(Посмотрев материалы, Дэйвид назвал цену; что-то пятьсот фунтов; Фол исходил именно из этой суммы в своей игре; если просишь дешево, к материалу относятся с недоверием.)

— Семьсот, — сказал Фол.

— Это несерьезно.

— Называйте свою цену, я ж просил.

— Двести.

Фол сгреб фотографии, зевнул:

— Триста мне предлагал О'Лири.

(Литературный агент О'Лири был готов уплатить двести пятьдесят, с ним час назад говорил Джильберт; психологическая атака; называй цену, шотландец, скорее называй цену, я ведь готов тебе уплатить, только б завтра это появилось в вечерних выпусках, накануне степановского шоу в театре, давай, шотландец, все равно я тебе всучу эти материалы, ты обложен, бери.)

Уступил за двести пятьдесят — при условии, что это будет напечатано завтра вечером; подписали соглашение, выпили, обменялись рукопожатием; «только спускайтесь осторожнее, мистер Вакс, лестница коварная, можно поломать ноги. До завтра. Примерно в двенадцать я сообщу вам, в какой газете это будет напечатано. Кстати, вы не предложили свой заголовок». — «Да? Забыл. Знобит. Чувствую себя хреново. Заголовок очень простой — „Кто вы, доктор Степанов?“ — „Намек на Зорге? Пойдет, совсем неплохо“.

— Слушай, Мить, — сказал Распопов, — а ты знаешь, что Зия стал полным академиком?

— Знаю. Я гостил у него в Баку.

Зия был старше всех в институте; в сорок девятом, когда они поступили, ему исполнилось двадцать шесть; казался стариком; на висках ранняя седина; на лацкане потрепанного пиджака Звезда Героя Советского Союза. Его отец попал в горькую беду в тридцать седьмом; когда началась война, Зия ушел добровольцем; первую медаль получил совсем мальчиком; стал лейтенантом; попросился командиром штрафбата; перед тем как вести штрафников на прорыв глубокой обороны немцев, написал письмо в Москву, просил за отца; был ранен; отца помиловали, стал работать в шахте в о л ь н ы м; в сорок четвертом отбили у немцев хутор на Западной Украине; пришла бабка в слезах, своровали порося, так уж его берегла, так хранила, чем теперь жить?!

Зия выстроил штрафбат, вывел на плац старуху, та сразу указала на двух рецидивистов; до войны щ и п а л и в автобусах.

— За мародерство у нас одно наказание, — сказал Зия, — расстрел!